был приписан, в армию взяли всего лишь двоих, в том числе и Евгения: рост - 189 см, плечи - косая сажень. Он давно готовил себя к серьезной службе, и вот его час пробил. До Красноярска летели почтово-багажным самолетом, потом - посадка на ташкентский поезд. Ехал и всю дорогу размышлял о том, как стремительно развиваются события: ещё совсем недавно жил на Севере, а вот теперь едет на юг. В Ташкенте для русского парнишки всё было непривычно: и чужая непонятная речь, и чёрные загоревшие лица. Потом был г. Кизил-Арват, что в Туркмении. Самый настоящий кишлак, но назывался городом. Вместо занятий на сборах молодых солдат - работа по 14 часов в сутки: строили гаражи для автомобилей. Приходилось быть и плотником, и бетонщиком, выполнять другие, далеко не армейские задачи. При таком распорядке дня, кажется, не могло быть и речи о занятиях спортом, но Евгений все равно находил для этого время. Вставал за час до общего подъема и занимался. Старослужащие солдаты уважительно посматривали на него, и некоторые из них становились рядом с ним. Быстро летело время доподготовки. Совершили положенный по программе обучения 500-километровый марш на автомобильной технике. Каким-то солдатским чутьем Евгений понимал, что начавшиеся в Афганистане события не обойдут их стороной. Маме о своих догадках и предположениях не писал. «Оптимистическое настроение по поводу службы в Советской Армии вылетело у меня из головы, как пробка из бутылки шампанского», - писал он в Норильск своим друзьям. «Наверное, неувидимся мы больше с тобой на этой земле, - писал он другу Александру Будницкому. - Яуезжаю вАфганистан». «Значит, в Афганистан поедешь? - отвечал ему Будницкий. - Ну, ты сильно-то не расстраивайся и не думай ни о чем плохом. В жизни, конечно, всякое бывает, но один очень умный человек сказал: «Кто слишком часто думает о смерти, тот не успевает жить». А ты живи, успевай. Убить могут везде, ты, главное, не думай об этом». А через некоторое время первое письмо оттуда: «Здравствуйте, дорогие родные! С кабульским приветом к вам я. Служба идет нормально, вот только неблагоустроенность страшная, ну, так это мелочи... Да, и вообще, мама, то, что дома мы знали обАфганистане, этого слишком мало, чтобы говорить о нем в целом. Никому не верь о том, что здесь творится. Всю правду об этом тебе могу рассказать только я. Но это при встрече. Тытолько не расстраивайся сильно, ведья здесь не один. Тысячи таких же парней выполняют здесь свой воинский долг. В общем, всё нормально!» Но, читая бодрые письма сына, мать уже чувствовала необъяснимую тревогу. Она становилась всё тяжелее и тяжелее. Да, душой она соглашалась с сыном, что тысячи таких же, как он, детей рабочих и крестьян служат там, но среди тех тысяч был он - один- единственный, и за него она очень боялась. «... Я надеюсь только на твоё здоровье, спортивную закалку и выносливость, - писала она ему. - Думаю, что всё обойдется хорошо. Уже 4 месяца, как ты у меня солдат. Женя, не надо меня успокаивать, что тысячи таких же парней служат. Это всё понятно, но ведь и тысячи матерей также живут в тревоге и также переживают... Стараюсь'меньше думать о плохом, думаю только о хорошем». За месяц до гибели сына Евдокия Артемьевна написала ему письмо: «Я сегодня тебя во сне видела, но ещё маленьким, лет 12-14. Как всегда, ты мне руку подаешь, чтобы я не упала... Береги, сынок, себя и нас тоже!» Когда ей позвонили в дверь квартиры, она сразу поняла, что это стучится её горе. Шли люди, чтобы выразить соболезнование матери погибшего солдата. Прошла неделя, вторая, пошла третья, а сына всё не было и не было. Потом сообщили: «Летит самолет. В нем - «Груз-200», один для Абакана». Не описать, не передать горечь потери единственного сына. Хоронили Женю в Черногорске, где жили родственники. Он был первым в городе и в Хакасии погибшим на той войне. Тысячи скорбных лиц, слова соболезнования и последний прощальный салют. После похорон Евдокия Артемьевна вернулась в Норильск,
RkJQdWJsaXNoZXIy MTE4NDIw