После службы Николай Дерновых приехал в Черногорск. Сюда к этому времени уже переехала его мать. Не успел еще от войны опомниться, сразу на шахту №7 устроился. Так и работал, пока ее не закрыли. Трудился честно, ведь человек он ответственный, закаленный. Передовик, почетный шахтер, награжден орденом Трудового Красного Знамени. Война. Народная и священная. Унесшая десятки миллионов жизней. Давящая обостренной, смертельно чуткой памятью. Великая война. У каждого она была своя. На передовой под вражеским огнем и в госпитале в предсмертном бреду. В спасении товарища на поле боя и в улыбке красавицы-подруги, которая рыдала на перроне и не дождалась. В плену и концлагере, на заводе и жатве. Под деревенскую гармонику и ребячий смех, под стоны раненых от пули противника солдат. Везде и всюду была война. ...Таксист лихо крутил баранку и ухмылялся: «Дом-то на какой стороне? Не местная, что ли?» «Не знаю, к дедушке-ветерану в гости еду», - и почему-то нахлынули слезы. Хотелось рассказать всем, что у меня сегодня особенный день. Хотелось крикнуть парнишке за рулем: «Запомни и ты его!» Как мало осталось их - свидетелей тех страшных военных лет. И какое счастье, что мы - молодежь - имеем возможность соприкоснуться с прошлым. У ворот уютного, ухоженного дома на Девятом поселке меня встречает хозяин - Николай Дмитриевич Дерновых - фронтовик, инвалид Великой Отечественной. П О М Н И М ДОМОЖАКОВ МИХАИЛ ЕГОРОВИЧ Когда он был жив, когда мы частенько встречались, я, кажется, знал о нем все. И где родился, и где крестился. Наверное, прямо по годам я перебрал его войну, где он заработал ни много, ни мало - Звезду Героя Советского Союза. Я даже написал о нем большой газетный очерк, позже вошедший в мой сборник, изданный еще в 1967 году, и был снят киноочерк по моему сценарию, прошедший чуть раньше на экранах Абаканской студии телевидения. И вот не стало Михаила Егоровича, не стало его застенчивой улыбки, и всколыхнулись, как кривой частокол, вопросительные знаки. Но теперь их уже не задашь собеседнику. Не уточнишь. Приходится копаться в собственной памяти, в старых пожелтевших от времени блокнотах. А память услужливо воскрешает совсем не стареющего Доможакова, хотя ему было уже за семьдесят - ни одной сединки в иссиня-черных волосах. Лишь неглубокие морщинки на высоком лбу. 224
RkJQdWJsaXNoZXIy MTE4NDIw