жиков. Подвода за подводой увозили на войну наших отцов, старших братьев. Часто писали мы, мальчишки, заявления в Сухобузимский военкомат: хотим на войну! Отвечали: «Подрастите!», А в конце 1942 года я уже шагал в солдатских обмотках и серой шинели в городе Ачинске в 128-м запасном стрелковом полку. Василий Михайлович, с того времени много не вернешь, да оно и ни к чему. А вот записи остались, сохранились. Я этим письмом возвращаюсь к тебе. Помни нашу дружбу и наше пережитое. Вспомни, Василий Михайлович. Ты тогда все меня спрашивал: «Слушай, а какого тебе лешего было надо, когда ты писал заявления в военкомат в 16-17 лет с просьбой взять тебя на войну? Тебе же ясно отвечали: подрасти!». Знаешь, Михайлович, прожив такую длинную жизнь, пришлось и повоевать, и побродить по белу свету. Многое переоценить, но сейчас я тебе точно не могу ответить. Видно, время такое было. Что-то в нас, пацанах того времени, начало войны, большая беда Родины, моей деревни, речки Мингуль, Рассохи. Казалось, братья и сестры, деда, баба, мама, соседи - все то, что меня окружало, вошло в меня с молоком матери, сгинет. Кто-то будет ходить, топтать мои поля,..да что об этом писать. Честно скажу, война есть война. Бывало и плохо. Все было. А раз напросился тогда, в 1942 году, надо было Родину защищать. Искалечен, конечно, здорово! Но зато честно воевал, честно жил, работал. Был и остался человеком, сейчас мне не стыдно пред людьми. За все это Родина не обидела меня. Ладно, Васенька дорогой, может, это письмо и попадет тебе в руки. Знай, мы братья до конца дней наших». Фронтовые подарки Вспоминаю, как однажды меня, инвалида войны, вернувшегося из дальней командировки, измученного болью, привезли в Абакан, в областную больницу. Бывшие фронтовики, инвалиды, встречались друг с другом в процедурном, физиологическом кабинетах, в курилке (за что нас гоняла старшая медсестра), на лестничной площадке. У каждого за плечами долгие годы войны, труда, незаживающие раны. Они, эти раны, не болят лишь у тех, кто их не получил или был убит... В больничном коридоре у стола дежурной медсестры на инвалидной коляске Николай Степанович Бурков. Однажды вечером мы долго сидели с ним в вестибюле, и он говорил: «Не люблю рассказывать о прошлом. И все же не забыть Старой Руссы... Снега, непроходимые чавкающие болота, нескончаемые бомбежки, обстрелы, атаки, смерть товарищей. Как хотелось тогда заглянуть в будущее... Как мечтали мы о мирных, радостных днях, а до чего дожили... Лучше бы тогда убили. Остался живым, видишь, каким стал...Как к нам, ветеранам относятся, горько жить. Включишь телевизор, развернешь газету - всюду смерть и стоны. Неужели люди забыли прошлое?». Смотрю на исхудалое, посеревшее лицо своего собеседника и вижу помутневшие, наполненные слезами глаза. А мне и самому невмоготу...
RkJQdWJsaXNoZXIy MTE4NDIw