друг за другом автоматных очередей. Так избавлялись от нетрудоспособных, «бесполезных» для злого немца людей, на которых с высоких белоснежных стен костела глядели блестящие от солнечных бликов иконки в золотых рамах. Тогда убили мою мать. Безжалостно, секунд в десять. От страха каждый член моего тела был обездвижен, кровь не приливала ни к одному из них, жизнь внутри остановилась. Я не смогла ни крикнуть, ни пустить слезы из давно стеклянных от истерики глаз. Наступил самый ужасный день. Но кто же знал, что один этот страшный день растянется в мучительные два года. Смертоносный немецкий визит был окончен. Нас, оставшихся, погнали к камуфляжным машинам и выстроили по парам, заставив идти за ведущим штабс-еф- рейтором. Позади стояли земляки, слева от меня - дядя Гриша, местный техник и баянист, человек широкой души, без которого не обходился ни один праздник в поселке, Все воспоминания, связанные с ним, были исключительно счастливые, а сейчас, под прицелом порядка тридцати вооруженных немцев, безмолвные, мы шли непонятно за чем - страданием или смертью. А оказалось, за набором сразу из двух. Звонкий стук тяжелых вермахтовских сапог усиливался с каждой секундой, Сердце билось чаще. Спешно разбудив дядю Гришу, я с пола поднялась на нары, подталкивая рукой небрежно налитую в общую миску баланду или пару твердых, «кирпичных» кусков хлеба; построение всех узников на площади; отбор немецким руководством неугодных на роль пушечного мяса... Цепочкой от немецких ругательств поднялись другие. И на свистящий промозглый ветер, срывающий с темных веток последние безжизненные листы, и... Уцелевшим оставалось одно - работа. Я занималась уборкой территории, подрабатывала в медпункте и кормила комендантских овчарок. Часто немец проходился по мне розгами, когда я опаздывала на построение или недоносила его питомцам воды. Их будки стояли в углу лагерной территории близ проволочных заграждений. Левее, на полметра от них, находилась бочка с дождевой водой. Кормила собак я строго по расписанию, два раза в сутки: днем и вечером. И около четырех месяцев назад, под чавкающие звуки съедаемой овчарками еды, под этой бочкой я начала рыть подкоп. С наступлением сентября темнеть стало раньше, оттого копать было намного легче, не попадаясь на глаза наблюдателю. Больно хотелось сбежать. Дядя Гриша знал о плане побега и как мог помогал. По вечерам нередко приходилось сменять друг друга: мои детские прозрачные ручки быстро уставали от грязной работы, а она предстояла тяжелая, чем-либо ежедневно осложненная: небо начинало чаще плакать, смачивая холодною, тоскливою водой сморщившийся степной чернозем. Кормили нас хуже и реже, продлевая интервалы голода до недель и больше. Шли беспокойные дни. Фрицы зверели все больше. Под конвоем уводили на расстрел с построения целые человеческие отряды, лишенные надежды и всякого свойственного человеку желания жить. Многие вырывались, кричали и плакали, за что их тут же обезвреживали идущие вслед автоматчики, довольными выражениями своих противно ухоженных лиц выказывая этакую немецкую горделивость и легкое увеселение. 1 7 0
RkJQdWJsaXNoZXIy MTE4NDIw