- Нужно торопиться, - вполголоса повторял, как про себя, дядя Гриша, - нас каждого заморят да и убьют, а я мамке твоей за пару минут до ее смерти в церкви клялся, что головенку твою светлую уберегу. - А как же ты, дядь Гриш? Не пойдешь со мной? Я не хочу, чтоб ты умирал! - сдерживая слезы, выдавливала из себя сухие, нераспространенные слова, чтоб только не заплакать, только удержаться за эту худую жизнь. - А я свое пожил уже, - с ухмылкой отвечал он. - И какая разница теперь, где умирать на родной земле, везде тут мне дом и могила. Подкоп почти готов. Медлить было нельзя. Около трех часов ночи всех узников построили перед бараком и показали значительному лицу. Он смотрел сквозь нас каким-то испепеляющим хищным взглядом, ехидно улыбаясь и переговариваясь с комендантом. Пухлым пальцем своим он тыкал в случайных людей, этим жестом созывая их на верную гибель. Лицо его морщилось отпечатком забавы и себялюбия, словно чувствовал унтер-офицер невероятную силу вершения человеческих судеб. После офицерского развлечения, прямо посреди ночи, отправили нас на черные работы. В воздухе висел нестерпимо душный запах паленого мяса - запах смерти. Пора. После приезда военачальника немецкое руководство собралось в штабе для переговоров, верно, весело поужинать и обсудить рабочие вопросы. Омраченные мужики разбрелись группами кто куда, а дядя Гриша отправился на хозяйственные работы, я вместе с ним. Невообразимо было представить, в каком тесном соседстве с планом побега пролегала дорога мучений моего единственного оставшегося близкого человека. В тяжелой ночной тиши он выкапывал мне дорогу в жизнь и шепотом напевал задушевную песню: «Расступись, земля сырая, дай мне, молодцу, покой». Чуждо и робко глядела я на дядю Гришу, улыбавшегося в полный рот, с которого нежными звуками слетали напевы то ли русских слов, то ли утешений, в которых я так сильно нуждалась, - Дядя, - поглаживала его голову трясущимися руками быстро, дабы никто не заметил, - побежали вместе, прошу! Как я без тебя? Мы одни теперь друг у друга на свете... Пойдем, а? Дорывая последние дерновые куски, он встал и ответил так непринужденно, будто место и время для него сейчас не имели никакого значения: -Девочка моя... - глаза его наполнились влагою, переливающейся под бледным лунным светом. - Ты - будущее нашей страны, ты должна жить! И я буду, сколько мне отведено! Пойми, не стоит так рьяно хвататься за меня, я через многое прошел, а тебе только предстоит. Обязанность моя, как взрослого человека. - защитить ребенка во что бы то ни стало, потому и воюют люди наши, чтоб вы жили! Я зарыдала. Вдруг что-то загромыхало близ барака, и оттуда донесся крепкий немецкий мат. - Пора, лезь с Богом! Вскорости меня швырнуло в подземный узкий проход. Утерла слезы и на миг увидела: расстелилась большая звездная поляна, сквозь щель одарив небесным светом мою головенку, и мысли: «За себя, за дядю, за маму и за папу буду жить! Буду!»
RkJQdWJsaXNoZXIy MTE4NDIw